Сегодня, 27 января, Международный день памяти жертв Холокоста. Резолюция об этом была принята Генеральной Ассамблей Организации Объединенных Наций 1 ноября 2005 года. В основе Холокоста, во время которого уничтожались евреи – хорошо известная теория о расовом превосходстве, которая исповедовалась в фашистской Германии. Память о страшных событиях катастрофы не дает забыть злодеяние фашистов и дает возможность вспомнить о тех, кто этому злу противостоял, кто несмотря на угрозу собственной жизни, спасал людей. Такие люди были и в Тверской области. И хотя никаких памятных мероприятий в официальном Верхневолжье не предусмотрено, многие помнят о событиях сороковых годов, и о жителях деревни Ильино. Мы публикуем материал известного журналиста Руслана Дзкуя о том, что невозможно забыть.
Деревенское гетто
Какой бы заботливый бытописатель обратился к истории села Ильино, если бы век двадцатый не оставил по себе память, смердящую рвами?... Век алгебры, не поверявшей собою гармонии, а призванной для исчисления больших величин... Два миллиона российских евреев, убитых в пору Второй мировой, — слишком великая цифра для арифметики Магницкого.
В тихом и неприметном 1844 году евреи, последователи хасидского вероучения, основали в глубине Тверской губернии село, дожившее и до нашего времени. Огражденные чертою оседлости от столиц, они выбрали место, как сейчас говорят, «равноудаленное»: и от Петербурга, и от Москвы, и даже от Твери. Как они веровали, какие обычаи соблюдали — сказать не берусь, но ежели кому надобно знать, каков был уклад их жизни — возьмите любую книгу, где пишется о крестьянине прошлого века, хотя бы Решетникова: сельский быт в Тверской ли, Рязанской ли губернии складывался одинаково, — в тяжком труде на земле.
«Свинцовые мерзости» прошлого были не так явны в деревенской России, вот и село Ильино, затерянное на окраине губернии, миновала гроза раздора: евреям и русским, перемешавшимся под неласковым небом, вместе месившим непролазную грязь, нечего было делить. И даже кладбища, стоявшие на разных концах села, не разделяли: у могилы молчат, у могилы не озираются по сторонам (а кто там лежит рядом?).
Эпоха «войн и революций», ступившая и в эти забытые места, встречена была как должное. Колхоз, сельсовет, комсомольская ячейка.
Еще перед Великой Отечественной Ильино было селом немалым, не на одну сотню дворов, и, как вспоминают теперь, не нищим. (Что лишний раз подтверждает точность выбора его основателей: подальше от господского глазу). Три тысячи евреев, живших в селе в начале сороковых, конечно, не предмет досужей гордости (вот ведь, не притесняли же), но явное свидетельство прочности основ крестьянской жизни.
А потом грянуло...
Гоголь, писавший о городе, от которого «хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь», не мог знать, что время сделает мнимым любое расстояние. Вот и село Ильино, казалось бы, надежно затерянное в глуши российской, в одночасье стало линией огня: летом 1941 года сюда вошли фашисты.
Я могу себе представить, как ржал какой-нибудь мутноглазый ефрейтор, узнав, что это, в глухомани стоящее, село набито евреями. Не местечко под Витебском, не Киев, а черт знает что — сельцо славянское, где, казалось бы, и духу-то еврейскому взяться неоткуда. Впрочем, отсмеявшись, солдаты вермахта принялись действовать строго по инструкции, составленной специально для таких случаев. Из центра села, с улицы Пролетарской, начали выселять русские семьи, место это обнесли колючей проволокой, позади вырыли ров, а евреям велели тем временем нашить себе на одежду, на грудь и на спину, желтую звезду Давидову... Если тот ефрейтор был не полный идиот, он должен был видеть, какая все это глупость: мужики, испокон веку жившие вместе, бабы, которым не приходилось зариться на чужое добро (своего не больше), не знали, куда глаза девать со стыда, когда видели соседа, помеченного позорною метою... Но вряд ли немцам было до наблюдений: в сентябре 41-го работы были спешно закончены, и евреев согнали в пустые дома за колючей проволокой.
Так в селе Ильино появилось настоящее, как в Европе, еврейское гетто.
Немцы даже не дали себе труда убивать евреев. Просто — не позволили взять с собой продуктов и не разрешали выходить из гетто, справедливо полагая, что и так все перемрут, с голоду. Но тогда, в 41-м, они еще очень плохо представляли себе страну, которую намеревались покорить. Никакого понятия о порядке, никакого, свойственного цивилизованным нациям, чувства опасности! По ночам русские мальчишки, дети 10-12 лет, перелезали через колючую проволоку и относили узникам-односельчанам еду. Немцы первое время гетто особо-то и не охраняли: в голову не могло прийти, что кто-то захочет нарваться на пулю. Потом стали строже, но уже наступили холода, стоять всю ночь на морозе не было никаких сил, а мальчишки неутомимо, раз за разом, пробирались в запретную зону, чтобы поделиться тем немногим, что еще оставалось у их родителей. Много народу умерло, но многие — и выжили.
Немецкий порядок был — не на шутку, короткие на расправу, солдаты строго следовали инструкциям. Находили спрятанного еврея — сжигали дом вместе с обитателями. И все-таки в селе Ильино, замученном, голодном, страшном, не выдали никого. Прятали в банях, в подполе, уводили к родне подальше от гетто, но ни разу никто не прельстился на чечевичную похлебку...
Рассказывают, что у одной русской женщины немцы убили сына, мальчишку лет двенадцати, — был он черноволос. А у нее самой в ту самую пору сидела в подвале еврейская мать с малышом. Один Господь знает, о чем говорили ночью две матери: одна — только что потерявшая сына, и другая, до мороза в костях боявшаяся утратить последнее, что связывало ее с жизнью. Но напрасен был страх. Крестьянка, отродясь не слыхивавшая таких слов, как «гетто», «геноцид», спасла, выкормила чужого сына, чтобы жил он вместо ее мальчика. Как звали ее, никто уж не помнит, и не посадят в ее честь дерева, не назовут ее в числе праведников, да в том ли дело... Господь видел — он и рассудит.
Кто выжил в Ильинском аду? Евреи? Русские? Простой вопрос: люди выжили.
В январе 42-го фронт подкатился к Ильину с другой стороны. В селе уже шептались: потерпите, еще день-другой — и вернутся наши. А немцы готовились к отступлению. Готовились основательно, в соответствии с заведенным порядком. 24 января уцелевших обитателей гетто вывели на лед Ильинского озера. Приказ был такой: всех расстрелять, трупы спустить в прорубь. Но прорубь нужна была большая, не на одну сотню людей, и подготовить ее не успели. Промучили народ весь день на морозе, а потом согнали обратно, чтобы начать все заново поутру. У Ханы Кузнецовой было четверо детей. Грудная дочь на руках и трое мальчишек, двух, четырех и семи лет. Что должна была чувствовать женщина, знавшая, что это последняя ночь в жизни ее детей? Сын Ханы Абрамовны (он единственный из узников гетто живет сейчас в Ильино), Александр Яковлевич Карпенко, свидетельствует: в ту ночь у матери выпали все волосы. Так до конца своих дней и проходила она в косынке.
А наутро-таки пришли наши! Выколотили немцев из Ильина, и был этот день, 25 января 1942 года, последним днем еврейского гетто на Тверской земле...
Тверские партизаны рассказывали потом удивительные вещи. В один из отрядов пришли двое: старик Моисей и совсем еще юная девушка Анна. Оказались они единственными из своего села, уцелевшими после расстрела. Выбрались из груды тел, ушли в лес. Конечно, нельзя их было сравнить с бойцами, привычными к бою и походной жизни. Но никто не посмел отказать им в священном праве мести.
После войны жизнь вернулась к привычному порядку. Пришли домой уцелевшие солдаты, отстроили сожженные избы. О том, что было здесь, напоминало все: и незакопанный ров, и свежие могилы, да только кому расскажешь? Соседу? Он и сам все видел. Власть сделала страшное: заставила людей молчать об общем подвиге. Об общем горе, сделавшем их братьями. Не по крови, не по вере — по судьбе.
И ведь нельзя сказать, что история Ильинского гетто утаивалась. Просто отечественная наша пропаганда была избирательна, а воспитательное значение событий в Ильино казалось ей сомнительным. Так и молчали полвека. И только в середине 90-х трудами замечательного тверского архивиста Марка Ильина была возвращена нам память о страшных месяцах осени 41-го...
Узнать какие-то подробности о минувших событиях теперь уже сложно: кто умер, кто уехал. Еще в семидесятых начался в Ильино массовый исход евреев. Говорили — едут на историческую родину. Может быть...
Село Ильино живет сегодня жизнью обычной. Крестьяне, в одночасье ставшие вольными, управляются, как могут. Пьющие в меру — не бедствуют, кормятся от земли. Меры не знающие — перебиваются, кое-как сводя концы с концами. Все так же, как в какой-нибудь Калужской или Вологодской губернии. Вот только разговорами о национальном вопросе здесь никого не увлечешь. Попробуй-ка, расскажи о «мировом заговоре» ильинцам. Тут помнят все, и как выводили и прятали, и как бились с немцем бок о бок, и рассказов почти уже ушедшего поколения достаточно, чтобы сберечь эту память для тех, кто придет потом. А теперь и точно, быть этой памяти вечно. Ведь несколько лет назад появился в селе Ильино памятник — воинам-освободителям и узникам гетто. Он стоит посреди площади знаком общей беды и общей победы. Знаком жизни, всегда пробивающейся сквозь камень.
Село Ильино — это полтора столетия русской истории. И неблизкий путь от старинного еврейского кладбища, по размытой дороге, вдоль крепких домов к давно засыпанному рву— это и есть наша дорога к храму.
Руслан Дзкуя
с.Ильино — Тверь
